Ангел западного окна - Страница 79

Первой моей мыслью было вскочить и вырвать вещицу у неё из рук. С некоторых пор странное суеверие поселилось в моей душе, мне казалось, что смысл мироздания — ни больше ни меньше! — будет каким-то образом нарушен, если этот ковчежец сойдёт со своего курса. Разумеется, детские бредни, но в то мгновение меня обуял какой-то поистине безумный ужас.

«Не трогайте! Остановитесь!» — зашёлся я в крике, но из моего горла слышались лишь хриплые сдавленные звуки: голосовые связки были парализованы.

Стиснув в обеих руках ларец, госпожа Фромм замерла, жизнь сохранялась только в её беспокойных пальцах: они быстро и чутко обежали с разных сторон орнамент и сошлись на одной из рельефных выпуклостей серебряной крышки, буквально сшиблись, как два самостоятельных существа — как два хищных паука, привлеченных видом или запахом общей жертвы. Они наскакивали друг на друга, толкались, жадно и судорожно ощупывая свою не видимую глазом добычу, и вдруг тихо щелкнула потайная пружинка — и сразу исчезли пауки, а пальцы госпожи Фромм брезгливо, словно опасное пресмыкающееся, только что отдавшее свой драгоценный яд, , сжимали открытый тульский ковчежец… Надо было видеть, с каким триумфом и радостью она протягивала его мне! Все её существо было проникнуто какой-то неуловимой одухотворенностью — такое чувство, будто чья-то робкая, самоотверженная любовь тайком заглянула мне в душу.

В следующее мгновение я был уже рядом и молча принял у неё ларец. И тут она словно проснулась. Изумление сменилось лёгким испугом: наверное, вспомнила мой строгий наказ ничего на письменном столе не трогать. Виновато потупившись, она исподлобья следила за мной, и я понял, что сейчас одно неверное слово — и Иоганна Фромм навеки покинет меня и мой дом.

Тёплая волна благодарности прихлынула к моему сердцу, растроганному этой по-детски наивной робостью, и смыла те несправедливые чёрствые слова, которые уже вертелись у меня на языке.

Все это было делом одной секунды, уже в следующую мой взгляд остановился на ларце. Утопая в мягком ложе зелёного, поблекшего от времени атласа, в нём мирно покоился «Lapis sacer et praecipuus mani-festationis», он же — шлифованный уголёк Бартлета Грина, преданный огню Джоном Ди, он же — чёрный кристалл, вернувшийся к своему легковерному хозяину из потустороннего, благодаря чудесному вмешательству Ангела Западного окна.

Сомнений быть не могло, это он, магический додекаэдр, каким его описал мой предок; уголёк был нанизан на ось, которая снизу крепилась к золотому цоколю, а сверху — к редкостной по красоте оправе, обрамляющей его идеально правильные, лоснящиеся грани…

Закрыть крышку ларца я не рискнул: приоткрывшаяся дверца судьбы могла захлопнуться передо мной с той же лёгкостью, с какой распахнул в своё время окно Джон Ди, чтобы выбросить в него шары Святого Дунстана.

Ну что ж, если там, где твой предшественник Джон Ди продвигался на ощупь в кромешной тьме, для тебя всё ясно и понятно, сказал я себе, то времени терять нельзя.

Я осторожно извлёк маленький шедевр из его ветхого гнезда и поставил на письменный стол. И вдруг чёрный кристалл ожил: дрогнул, несколько раз, словно принюхиваясь, качнулся из стороны в сторону — проходящая через его полюса ось, как выяснилось, была закреплена не жёстко и позволяла ему вращаться — и замер точно по меридиану!

Мы с госпожой Фромм, как завороженные, следили за этими какими-то призрачно-нереальными осцилляциями. Так вот ты какая — чёрная буссоль потустороннего навигатора Джона Ди! Всё ещё погруженный в странную прострацию этих магнетических пассов, я на ощупь сжал руку стоявшей рядом женщины.

— Благодарю вас, моя подруга… моя помощница!

Луч радости озарил её лицо. Она вдруг нагнулась к моей руке и поцеловала её.

Ослепительная вспышка — быстрее мысли! — сверкнула в моем мозгу. Словно по подсказке таинственного суфлёра, затаившегося где-то в тёмном укромном уголке моей души, я выдохнул: «Яна!..», привлек к себе молодую белокурую женщину и нежно поцеловал в лоб. Она смущенно потупилась. Рыдания вырвались из её груди; сквозь хлынувшие потоком слёзы она что-то пролепетала, но что — я не разобрал, потом в стыдливом смятении беспомощно и робко взглянула на меня и, не говоря больше ни слова, бросилась из кабинета вон.

Свидетельства и доказательства множатся… Зачем же намеренно закрывать глаза и играть в жмурки, когда всё уже ясно и так! Настоящее вырастает из прошлого! Неуловимое настоящее — это сумма всей прошлой жизни, охваченная человеческим сознанием в единый мир озарения. И как это озарение — это воспоминание — всегда приходит по первому же зову души, так и вечное настоящее — в потоке времени: струящаяся ткань развёртывается в неподвижно лежащий ковёр, взирая на который я могу указать место, откуда каждый данный уток начал свой собственный рисунок в узоре. Теперь я могу проследить всю нить от узла к узлу вниз или вверх по течению; она — вечная основа узора, она не порвётся, она одна определяет ценность ковра, ничего общего не имеющую с его временным бытием!

Сейчас, когда очи мои отверзлись, узнаю я себя в сплетениях: созревший до воспоминания о самом себе Джон Ди, баронет Глэдхилл, — «Я», которое должно связать древнюю кровь Хоэла Дата и Родерика Великого с голубой кровью Елизаветы, дабы орнамент ковра был завершен! Лишь один вопрос остается: что означают те живые утки, которые время от времени вплетают свою нить в мой узор? Имеют они какое-нибудь отношение к изначальному эскизу орнамента или они ткут другой, параллельный, непрерывно воспроизводя бесконечное многообразие узоров Брахмы?